Секрет политшинели - Страница 39

К оглавлению

39

Выслушав их, полковник вызвал к себе начальника интендантской службы. Тот прибежал, вытянулся у двери и, увидев командиров из штаба, начал давать объяснения, не дожидаясь вопросов полковника.

– Разрешите доложить, товарищ полковник, – заговорил он, явно нервничая. – Действительно нехорошо получилось. Одним неободранным овсом приходится комсостав кормить… Но, разрешите доложить, придется им до конца месяца этим овсом довольствоваться.

Видя недоумение полковника и наши вытянувшиеся лица, интендант разъяснил.

Ошибка вышла. В накладной, отправленной на продсклад, писарь вместо «КОМСОСТАВ» написал «КОНСОСТАВ». Нам один овес и выдали…

Вот какие бывают последствия из-за одной грамматической ошибки!

ТЯЖЕЛАЯ ИНСПЕКЦИЯ
Рассказ

…И мертвые прежде чем упасть

Делали шаг вперед!

Н. Тихонов
...

Удивительный случай из моей фронтовой жизни? Много их было у меня, удивительных. В трудные для нашего фронта времена был я порученцем штаба армии. Посылали меня обычно туда, где что-нибудь не так. В какой-то части не налажено боеснабжение, где-то плохо кормят бойцов, или еще того хуже – подразделение несет большие потери – вот мне и надо ехать и разбираться. Главное же мое дело – расследовать факты невыполнения теми или иными командирами боевых приказов.

Обычно не выполнивший приказ офицер ссылается на всевозможные объективные причины. Чаще всего, по его словам, оказывался виноватым противник. Приказано было, к примеру, отбросить его от данного рубежа, а он не отбрасывается… Случалось – так оно и было: причины невыполнения приказа носили вполне объективный характер. Но встречались и другие факты, когда виновником тех или иных неудач был нерадивый, а то и трусливый командир. Для того чтобы разобраться, как в действительности обстояло дело, и нужен был глаз военного специалиста, представителя штаба. Признаюсь, поначалу я усердствовал в выявлении всякого рода промахов со стороны командиров подразделений. К счастью, период излишнего служебного рвения продолжался у меня недолго. Чем больше я сталкивался с нашими офицерами, допустившими то или иное нарушение, тем больше убеждался в том, что лишь очень немногим из них и в очень редких случаях можно было бросить тяжкий упрек в трусости или даже в недисциплинированности. Была в первые годы войны и неопытность, и неумелость в руководстве войсками. Но ведь и на это были свои объективные причины. Разве не было на нашем Ленинградском фронте командиров рот и батальонов, занимавшихся до войны самыми мирными делами и не имевших необходимых военных знаний? Разве мало было командиров полков без высшего военного образования, быстро выросших, в силу крайней нужды в таких кадрах, из младших и средних командиров?..

Обдумав и поняв все это, я стал предельно осторожен в критических выводах, никогда не закрывал глаза на те реальные обстоятельства, на которые ссылался проверяемый мною командир, старался понять его доводы. Пожалуй, нигде, как на войне, слова «на ошибках учатся» не звучат так правильно. Хотя именно на войне легче всего понести за ошибку тяжкое наказание.

Начальник штаба нашей армии, которому я непосредственно подчинялся, был человеком умным и доброжелательным. Однако отличался экспансивностью и любил, как говорится, пошуметь. Чтение моих донесений он то и дело прерывал бранными словами. Для меня у него их было три: «адвокат», «либерал» и еще одно, которое я здесь условно обозначу, – «шляпа». При этом он обычно утверждал мои выводы, зная, что я не стану покрывать прямую недисциплинированность, безответственность или тем более трусость.

Так или иначе, но мне постоянно приходилось иметь дело со всякого рода неблагополучиями, недостатками, ошибками, а иногда и с прямыми воинскими преступлениями. В этих случаях, правда, расследование перенимал у меня военный прокурор. Помню, я искренне завидовал инструкторам политотдела. Выходишь, бывало, из штаба армии вместе с инструктором, направляешься в ту же часть, что и он. Я иду по поводу очередного ЧП. А он – чтобы разузнать о фактах стойкости, отваги, самопожертвования, о героических подвигах бойцов и офицеров. Надо ли говорить – насколько его задача была приятнее моей…

Так вот одну удивительную историю я запомнил лучше других. Может быть, потому, что она была последней. На ней моя штабная служба и закончилась.

Дело было в феврале тысяча девятьсот сорок третьего года. Зима стояла не такая лютая, как в прошедшем, сорок втором. Но все же градусов двадцать пять в тот вечер было верных. Я возвращался из очередной поездки в передовую часть. Замечу, что «поездка» – наименование условное. На самом же деле эти «поездки» совершались обычно пешком. Расстояния в нашей армии были небольшие. От штаба в селе Рыбацком до передовой восточнее Пушкина или южнее Колпина рукой подать – километров пятьсемь. На восток – до реки Тосна – немного подальше, километров пятнадцать. Именно оттуда я на этот раз и возвращался. Ветер с Невы стегал по лицу точно струей железных опилок и насквозь пробивал полушубок. Правую щеку и нос я перестал чувствовать, хотя и тер их не переставая. Когда по возвращении в штаб армии я докладывал командующему о положении в обследованной лыжной бригаде, у меня начался сильный озноб. Генерал заметил мое состояние и быстро отпустил, не задавая вопросов.

– Идите отдыхать, подполковник Зеленцов, – приказал он. – Напейтесь крепкого чаю и ложитесь под теплое одеяло.

И вот я в своей землянке. Железная печурка, натопленная заботливым ординарцем, пышет жаром. Лампочка над головой светит ярко и, кажется, будто тоже греет. Я стащил валенки, скинул отсыревшие портянки, надел шерстяные носки и, усевшись напротив раскрытой печной дверцы, вытянул ноги навстречу теплу. Впереди была главная радость: «крепчай». Так ординарец называет напиток, сделанный по моему вкусу. Я предвкушал, как обниму ладонями кружку, как согреются руки. Потом тепло разольется по жилушкам, кончится озноб. Тут можно будет и почитать. Потом я спокойно и уютно посплю на чистой простыне, на мягкой подушке, под теплым одеялом… Бывают и на войне блаженные состояния!

39