Секрет политшинели - Страница 35

Конечно, война постоянно напоминала о себе. Она то и дело врывалась на ленинградские улицы. Огненные всполохи на мостовой, дымные пещеры пробоин в стенах домов, кровь и стоны, беготня с носилками, струи воды над руинами – все это по-прежнему оставалось бытом блокадного города. Но уже через несколько минут после артналета на улицах снова становилось оживленно. Силы жизни явно одолевали силы смерти, не боялись их. Да, всем этим женщинам и девушкам хотелось жить, хотелось любить. Это было заметно. Вероятно, никому на свете так остро, так яростно не хотелось жить, как тем ленинградцам, которые выжили среди сотен тысяч смертей, сами в течение долгих месяцев находились на грани смерти и продолжали оставаться под постоянной угрозой…

Скажу прямо – парень я был в ту пору красивый и вид имел, как я уже упоминал, весьма бравый. Стоило мне замедлить ход, как в мой адрес неслись игривые возгласы, предложения остановиться, поговорить… То и дело меня окликали из окон, приглашали зайти, послушать патефон. Не буду скрывать – хотелось мне и поговорить, и познакомиться, и послушать музыку… Бывали случаи, когда и время нашлось бы. Но иначе, чем улыбкой, шутливой фразой, кивком головы или взмахом руки, я ни разу не отреагировал на эти милые предложения. Сейчас даже трудно отчетливо представить себе – почему. Был я тогда в отношениях с женским полом неопытен, нерешителен и маскировал свою нерешительность в первую очередь от самого себя. Старался выглядеть как можно более серьезно и деловито. Я сам проникался уважением к своей солидности: «Лейтенант все-таки, боевой командир… Да и вообще война, не до шуток…».

Однажды солнечным июльским утром я сидел в своей каморке, в деревянном бараке напротив мясокомбината, и писал очередной приказ. Через открытое окно доносилось пение птиц, легкий ветерок шумел иногда в листве кустов и деревьев. Из тарелки репродуктора лилась тихая музыка.

Вдруг неожиданно музыка оборвалась, и штаб обороны города стал передавать очередное сообщение об артиллерийском обстреле. Такие объявления передавались ежедневно по несколько раз в день. Тем не менее я всегда прислушивался к ним с большим волнением. Для меня, коренного ленинградца, улицы и кварталы, которые упоминались, были хорошо знакомы и связаны с какими-либо воспоминаниями… Здесь живет, вернее жил, мой школьный товарищ, а здесь я, стесняясь прохожих, впервые гулял под руку с девушкой… Сюда приезжал в гости к тете и дяде, а здесь стадион, на котором мы, студенты института, сдавали нормы ГТО… А на этой улице ТЮЗ… А на этой… Словом, куда бы ни попадал фашистский снаряд, он так или иначе попадал в меня, в мою жизнь, в моих друзей, в мой город.

Сегодняшнее сообщение особенно меня взволновало. Обстрелу подвергался наш Дзержинский район.

«Как там мама?» – тревожно подумал я.

Время шло. Несколько раз прозвучало: «Интенсивный обстрел Дзержинского района продолжается». Я не мог усидеть на месте и побежал на вышку мясокомбината, где находился фронтовой артиллерийский наблюдательный пункт. С многими артиллеристами я был знаком и нередко поднимался к ним на НП. Оттуда в ясную погоду был хорошо виден почти весь город.

– Мой дом обстреливают! – крикнул я, входя в помещение пункта. – Разрешите посмотреть!

– Смотри, – сказал знакомый артиллерист и, не отрываясь от стереотрубы, протянул мне бинокль. Я прильнул к окулярам. Бинокль был сильный, но разглядеть можно было не так много. Между хорошо различимыми куполами Спасской и Пантелеймоновской церквей над домами стелился черный, словно заводской, дым. Что-то горело. Что именно, понять было нельзя. Может быть, мой дом. Может быть, моя школа… Наконец объявили, что обстрел нашего района прекратился.

Весь день до вечера я провел в тревоге. Чувство беспокойства за судьбу матери и брата с каждым часом нарастало. Я усиленно убеждал себя в том, что ничего не случилось. Не раз вспоминал теорию вероятности. Прикидывал, насколько уязвима наша квартира для прямого попадания снаряда. Но, странное дело, чем больше я убеждал себя в том, что все обошлось, – тем больше тревожился.

Квартирные телефоны в городе не работали. Пойти к командиру полка и попросить разрешения съездить домой я не мог. Только вчера отпрашивался и был дома. «Что же это за командир роты такой?! Каждый день к маме ездит!» – скажет он мне. «Нет, нет, отпрашиваться два раза подряд невозможно», – думал я.

День тянулся медленно. К вечеру я извелся от мрачных предположений. Закончив дела, я сел на велосипед, чтобы хоть немного развеяться. Не спеша доехал до Средней Рогатки. Потом свернул на Международный, прокатился до авторемонтного заводика. Там стоял наш автобат. Я все еще находился в расположении дивизии.

«А что, если доехать до железнодорожного моста возле «Электросилы», – подумал я. – Езды отсюда не более пяти минут. Там, возле КПП, я расспрошу возвращающихся из города командиров о подробностях утреннего обстрела – авось что-нибудь и узнаю».

Сказано – сделано. Через пять минут я был возле контрольно-пропускного пункта на границе фронтовой полосы и города.

Расспросы оказались делом пустым. Никаких подробностей обстрела моего района я не узнал. Рука как бы невзначай нащупала в кармане пропуск на право прохода в город.

«Проеду несколько кварталов, у гражданских больше узнаю», – мелькнула мысль.

И вот я в городе. Привычно вертятся под моими ногами педали. Вертятся чуть ли не с такой же скоростью, какую я выжимаю при пересечении «долин смерти». Еще быстрее вертятся в голове мысли: «А что, если уж доскочить до дома? Обернусь быстро… В роте-то у меня порядок. Заместитель на месте… И старшина тоже на месте. В батальоне я только что побывал… Никто и не заметит моего отсутствия… Покатался, и все…».