Секрет политшинели - Страница 31

К оглавлению

31

Кратов направился мимо стеклянного павильона, перед которым на улице были расставлены разноцветные столики и стулья.

– Простите, ваша фамилия Кратов? – прохрипел я. Он остановился, с недоумением оглядел меня.

– Ну, Кратов.

– А зовут вас Павел?

– Покуда так называли… Откуда меня знаете?

– А вы не узнаете меня?

– Что-то не припоминаю.

– Данилов я. Саня.

– Не знаю такого.

– А помните сорок первый год, шестнадцатое сентября? Вы со старшим сержантом Шведовым в Ораниенбаум добирались.

– В Рамбов, что ли?

– Совершенно верно. В Рамбов… К вам тогда переводчик присоединился. Возле Кировского завода…

– Погоди, погоди… Это дурашливый такой?

– Ну, вот вы меня и вспомнили, – обрадовался я. – Это я самый и есть, Данилов Александр.

– Да брось ты! – лицо Кратова осветилось улыбкой. – Жив, значит! Здоров! Молодец!

Кратов протянул мне руку, а левой сильно ударил меня по плечу.

– А хрипишь-то с чего?

– Да вот, – я расстегнул ворот рубашки, – в тот же день, вернее, уже ночью заглотнул пулю. Едва отходили меня.

– Ишь ты. А потом еще воевал?

– Воевал. До самого конца.

– А сейчас кем работаешь?

– Профессором. Историк я.

– А! – протянул Кратов. – А войну в каком звании кончил?

– Капитан.

– Ишь ты. И наград небось нахватал?

– Есть кое-что.

– Подумать! Вот чудеса! А я так старшиной всю войну и прошел. Так, так, переводчик. А старшего сержанта того – Шведова – не встречаешь?

Я рассказал Кратову о своих попытках разыскать Андрея. О том, что отчаявшись найти его в живых, положил в его память большую охапку цветов возле обелиска, что установлен теперь у дороги в Стрельну.

– Жаль, если погиб, – вздохнул Кратов. – На такого, как он, и морскую форму вполне можно было надеть.

Было ясно, что Павел Кратов внутренне мало изменился. Мне захотелось подробнее узнать, как складывалась его военная судьба после того дня и как жил он после войны.

Мы стояли возле буфета, и я предложил:

– Может быть, выпьем по рюмке ради такой встречи. Посидим, поговорим…

– Это можно. Помянем кого следует. …А помнишь, переводчик, как ты тогда нам со Шведовым одеколон поставил?.. Да, надо, надо посидеть… Порассказать есть о чем… Только в другой раз… Сегодня мне нельзя. Нюрка не любит, когда от меня вином пахнет.

– Нюрка? – У меня перехватило дыхание. – Какая Нюрка?

– Внучка. Нюркой мы ее назвали… Игрушки ей тут кое-какие везу… Четыре годика уже… Ох и боевая девка! Красивая! Глазищи во какие. Черные. А головка беленькая… Любовь у нас с ней невозможная. Лучше деда Паши никого для нее нет. Даже не пойму, чего это она во мне такого хорошего нашла… В общем, сегодня не могу я. А с тобой, переводчик, мы обязательно встретимся. Надо вспомнить молодость. Записывай мои координаты.

ЧЕЛОВЕК С ЧАСАМИ
Рассказ

Дело было в феврале сорок второго. В самое лютое время блокады. Часть, в которой служил старший лейтенант Капитонов, стояла под Пулковом. В тот день его отпустили домой проведать мать и сестру, от которых давно не было известий.

Капитонов шел пешком по Международному проспекту и не узнавал Ленинград. По свету – над городом был яркий день, а по безмолвию – глубокая ночь.

Заледеневшими, безжизненными скалами стоят дома. По пустынным улицам метет поземка. Снегом занесены подворотни и подъезды. Кривые стежки пересекают мостовые, тянутся по панелям. Вдоль домов медленно передвигаются редкие пешеходы. Человеческой речи не слышно. Обессилевшие молча оседают на снег и не просят о помощи. Мало у кого хватает сил поднять упавшего.

Несколько раз он останавливался около пожаров. Дома не полыхают, а подолгу тлеют и чадят, как сырые головешки. Их и не пытаются гасить. Нет воды. Да и как проехать по улицам пожарным машинам?

Капитонов был потрясен увиденным. Разумом он понимал, что живы ленинградские заводы и фабрики, что на них ремонтируют танки, точат снаряды и мины, шьют для фронта теплые вещи… Он понимал, что многие люди сидят по своим квартирам, стараясь без крайней надобности не расходовать силы и не выходить на мороз… Но эта мертвая тишина улиц, эти безжизненные дома… Капитонов не раз ловил себя на том, что идет слишком медленно, и ускорял шаг. Но стоило ему погрузиться в тяжкие думы о родном городе, о судьбе своих близких – его шаги снова становились медленными, будто мысли и в самом деле обладали пригибающей тяжестью.

Так и брел он – то убыстряя шаг, то медленно. Не раз помогал подняться осевшим на снег людям. Не раз впрягался в салазки с мертвецом и тихо шел рядом с молчаливым родственником или соседом умершего, пока тот не останавливался, чтобы отдохнуть. Тогда Капитонов шел дальше. Ждать он не мог.

На Загородном, ближе к Владимирской площади, людей было больше. Неподалеку был Кузнечный рынок. Теперь он стал толкучкой. Там можно было выменять какую-либо ценную вещь на кусок хлеба, на дуранду или плитку столярного клея.

На площади, возле аптеки, кто-то тронул Капитонова за рукав:

– Товарищ старший лейтенант…

Капитонов остановился. Перед ним стоял невысокий мужчина лет сорока, в шапке-ушанке и в теплом полупальто. Мужчина смотрел на Капитонова большими глазами, то и дело переводя взгляд на вещмешок.

– Слушаю вас.

– Товарищ старший лейтенант, – быстро заговорил прохожий, – возьмите часы. Замечательная машина. Золотая. Павел Буре.

С этими словами он отогнул рукав.

В довоенной юности у Капитонова были две заветные мечты: велосипед и наручные часы. Первая так и не осуществилась. Ну а часы в студенческие годы приобрел. Большие, карманные, переделанные по тогдашнему обыкновению на наручные. Они неплохо служили ему до сих пор. Но он не забывал, что они не настоящие наручные. Может быть, поэтому на его лице отразилось мимолетное волнение и даже колебание. Прохожий это заметил и теперь уже более настойчиво взял Капитонова за рукав:

31