Секрет политшинели - Страница 25

В комнате горела коптилка. Когда разрывы снарядов слышались близко, Будяков вслушивался.

– Такая война идет, немцы к Ленинграду рвутся, – сказал он во время одного из таких перерывов, – а тут сиди и разбирайся со всякими.

– Зачем же вы тут сидите? – отозвался я. – Шли бы под Урицк. И я бы с вами пошел. Больше было бы пользы для Ленинграда.

– Подлец ты, подлец! – Будяков покачал головой. – Я из-за тебя здесь сижу, и ты же меня этим попрекаешь! Не всем выпало счастье в прямом бою грудью встречать врага. Ведь сколько среди миллионов честных воинов попадается трусов, которые драпают сами и разлагают своим бегством других! Сколько дезертиров, сколько членовредителей, а? И всех их надо выловить, обезвредить.

– Не так уж много трусов и дезертиров.

– Верно. А почему не так много? Потому что на пути таких, как ты, встают такие, как я. Без этого трусов и предателей развелось бы больше. А это опасно для войск. Особенно когда враг у ворот. Вот подумай над этим, подумай!

Я никак не мог понять, что же все-таки получается. Все, что сказал Будяков, абсолютно верно. Дезертиров надо вылавливать и наказывать. Трусов, предателей, диверсантов, шпионов надо ловить и обезвреживать. Кто же с этим не согласен?! Выходит, он, Будяков, глашатай истины, ее представитель. Но почему его истина становится ложью, как только она касается меня лично? А может быть, я действительно преступник – дезертир, предатель Родины – и просто не понимаю этого?

По совести говоря, задержали нас не случайно. Мы и в самом деле направлялись в тыл, несли в плащ-палатке кучу трофейного оружия. Вид у меня был явно странный – красноармейская каска, ранец, гражданская тужурка, гражданский костюм, полуботинки… Конечно, все это вместе наводило на подозрения.

Будяков придвинул ко мне листы протокола.

– Прочтешь и подпись поставишь.

Протокол действительно был написан с моих слов. Никаких обстоятельств Будяков от себя не выдумал. Тем не менее смысл написанного им определялся предвзятым убеждением, что мы с Андреем трусы и дезертиры.

Заканчивался протокол так: «Вопрос. Признаете ли вы, что, имея предписание явиться в часть, вы самовольно, под влиянием старшего сержанта Шведова, повернули назад в тыл, а также и то, что по личной инициативе, без приказа командования, вступили в прямые переговоры с немецким военнослужащим?

Ответ. Признаю, что факт моего возвращения из-под Стрельны в сторону Ленинграда, а также факт моего разговора с немецким телефонистом по полевому телефону имели место в действительности».

– Подписывай, – сказал Будяков.

Он придвинул мне пачку «Беломора». Я закурил от протянутой спички, затянулся… «Ну уж нет! – решил я. – Кто он такой, этот Будяков?! Прокурор-самозванец! Ему отличиться хочется, так пусть идет отличаться на передовую!».

Я решительно встал.

– Все это вранье! Ложь!

– Что вранье?! – Будяков вскочил со стула. – Встать! Отставить курение! Ложь? Где ложь? Ну, скажи!.. Нет, ты скажи! Ткни пальцем, где ложь. Пальцем покажи, я тебе говорю!

В этот момент в комнату вошел капитан в кожаном реглане.

– В чем дело, товарищ Будяков? Отставить шум!

– Товарищ начальник разведотдела, – Будяков вытянулся, но руки его нервно перебирали складки гимнастерки возле ремня, – допросом задержанного в качестве дезертира Данилова установлен факт его изменнических действий. Сначала он признался, а теперь отказывается подписать протокол. А напарник Данилова – Шведов, судя по всему, особо опасный преступник…

– Выдумываете вы все, лейтенант, – раздраженно возразил капитан. – Шведов сообщил много полезных данных о противнике. Штаб армии оценил их как исключительно ценные.

– А может быть, он немцам о нашей армии тоже немало ценных данных сообщил?!

– Что значит «может быть»? На каком основании вы это заявляете?

– А на том основании, товарищ капитан, что этот гаврик Данилов, после того как Шведов ходил в разведку к немцам, по его указанию связался с немецким офицером по телефону. Он сам это подтвердил. Только подписывать не желает.

– И правильно делает, – сказал капитан. – Ерунда это все. Шведов мною из-под охраны освобожден и будет следовать в свою часть или в распоряжение запасного полка фронта, если к себе не доберется. Отпустите и Данилова. Пусть явится к тем, кто его направил в Ораниенбаум, и доложит, что пройти туда не сумел.

При этих словах капитана я буквально подскочил от радости.

– Спасибо, товарищ капитан! Шведов – это прекрасный человек. Это очень правильно, что вы его освободили. И меня, конечно, тоже нечего здесь держать. Да здравствует справедливость! – закричал я. – Разрешите пожать вашу руку.

Я кинулся было к капитану, но он остановил меня суровым окриком:

– Смирно! Вы что, в своем уме, Данилов?! Вы на военной службе находитесь. Что за телячьи нежности вы здесь разводите?!

– Простите, товарищ капитан. Простите меня, пожалуйста, – залепетал я. – Но вы поймите… За что такое… такое страшное… А вы все по справедливости…

Тут ноги мои подогнулись, я повалился на стул. Из глаз у меня в три ручья полились слезы. Я ждал, что сейчас последует новый окрик капитана, но поделать с собой ничего не мог.

Заговорил, однако, Будяков.

– Простите и меня, товарищ капитан. Только вы не имеете права отпускать задержанных при таких показаниях. Их вместе с актом о задержании и протоколом первичного допроса полагается отправить куда следует.

При этих словах Будякова я разом успокоился. Улетучилась проклятая благостность, которая вдруг разлилась во мне и наплыва которой я не выдержал. Я вытер глаза и встал по стойке «смирно».